|
…ой. Для них внешняя реальность есть не что иное, как средство их бытия.
Что это значит? В основе этих двух отношений лежат две противоположные человеческие функции и две различные формы существования и выживания. Люди, занимающиеся объективностью, в качестве своей точки отсчёта имеют ввиду отношение ко всему как к объекту. Их собственная субъективность поляризована относительно их объектов и является для них средством. И в том числе их собственные субъективные состояния выступают для них по преимуществу как объекты со своими закономерностями. Т.о., у людей этого типа их собственная субъективность является для них точно таким же средством, точно такой же объективной реальностью, как и вне их существующие объекты. Это - люди по сути своей производители. Этот тип людей строит и изменяет реальность. Второй тип людей принадлежит к субъективному типу. Субъективный тип характеризуется тем, что точкой отсчёта для него является внешняя среда, которая выступает для него в качестве средства самореализации. Этот тип людей потребляет то, что создают другие. И именно этот тип людей является идеалом Ницше. И именно этот тип людей оказывается неспособен к образованию понятий. Но что представляют собой люди, которые способны образовывать понятия и люди, которые неспособны к их образованию. Чем они различаются друг от друга? Различие между ними состоит в том, что неспособные к образованию понятий в своём поведении руководствуются своими потребностями. Они всегда актуальны и их поведение представляет собой результирующую действующих на них сил. Люди, образующие понятия, характеризуются доминантой сознания. И самое первое различие между этими двумя типами состоит в том, что первые нечувствительны к противоречиям, подобно тому, как не чувствительны к противоречиям первобытные народы. Люди с доминантой сознания чувствительны к противоречиям, и эта их чувствительность к противоречиям позволяет им отражать объективную реальность в её объективных характеристиках вместо субъективного, мистического отражения первых, и именно потому, что чувствительность к противоречиям заставляет их любое положение проверять на весах объективности, а не собственных импульсов и желаний. Но эта же их особенность заставляет их сознание фиксироваться на каком-то сильном чувстве и уже не сходить с него. В то же самое время всякое человеческое животное, то есть существо, поведение которого регулируется инстинктами, является материалистом, и всякий человек духа является идеалистом. И, однако, действия материалиста оказываются идеалистическими, мистическими по своей сути действиями, и именно потому, что движущей силой у них являются инстинкты, и действия идеалиста приводят его а материалистическому знанию. Для того, чтобы наглядно, на самом элементарном примере показать различие между человеком рефлекса и человеком духа, я привожу маленькую историю, которую поведала (любопытное свойство музыки русского языка: вместо поведала я первоначально написал "поведовала". Обратите внимание, как это дополнительное "ов" встречается в разговорном народном языке) мне как-то одна во всех отношениях порядочная дама. И, разумеется, это - история о необыкновенной любви. У меня где-то на сайте есть её рассказ, ну, да повторение - мать учения, тем более, что там рассказ не в связи с настоящим поводом. Итак, История о необыкновенной любви.. Мы с Виктором были знакомы с детства. И настолько были близки и дружны, что мои родители изменили место жительства для того, чтобы мы могли учиться в соседних школах. Но вот мы школу окончили, и тут - война, и его призывают в армию. И вот я его провожаю на вокзале, мы прощаемся, он бежит в свой вагон, а я думаю: "Неужели он меня так и не поцелует?!" И тут он бросился назад, ко мне, поцеловал, и поезд тронулся. И так он уехал. А мне говорят: "Война, время тяжелое", и познакомили меня с одним интендантом, и я вышла за него замуж. Вскоре его забрали на фронт, но я получала его пищевые карточки. Так шли дни, а уже в конце войны пришла на него похоронка. И тут война кончилась. И мне говорят: "Время сейчас тяжелое, а вот есть у нас знакомый полковник, не будешь нуждаться". И я вышла замуж за полковника. И тут приезжает Виктор. А я в это время была беременна. И от стыда, представьте себе, взрослая женщина, от него под стол залезла. С тех пор прошло довольно лет. Он мне пишет, что любит. так и не женился. Работает подводником во Владивостоке. Чувствуете разницу в двух типах? Одна любит, но её поведение регулируется её инстинктом выживания, и поэтому "любовь любовью, а кушать, и по возможности хорошо, хочется всегда". Другой фиксировался на любви и эта фиксация образовала связь, которая удерживает его на определенной точке. Образование понятий возможно только там, где возможны подобного рода фиксации, которые делают человека нечувствительным к изменяющимся внешним текущим чувственным влияниям. Любая полярность предполагает другую сторону. Она предполагает другую сторону вне себя как свою вытесненную сторону, как своё не-Я. Она определяет себя как плюс по отношению к вытесненной стороне, которую определяет в качестве минуса. Она унижает противоположную сторону для того, чтобы возвыситься самой. Она неспособна существовать сама по себе, она не самодостаточна, поскольку не обладает равновесием в себе. И поскольку она вытесняет противоположную сторону в отрицательную сферу, эта вытесненная противоположность принимает рабские качества именно в силу своего униженного положения. На этом и зиждется равновесие систем в условиях поляризации их элементов. И, в то же самое время, всюду положительно поляризованный элемент, привыкший к своему состоянию и лишенный возможности его реализации посредством рабов, приобретает все психологические качества своей противоположности. Максим Горький в его статье о Ленине описывает такой эпизод: "Как-то вечером, в Москве, на квартире Е.П.Пешковой, Ленин, слушаясонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейн, сказал: — Ничего не знаю лучше «Apassionata», готов слушать ее каждый день.Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть,наивной, детской, думаю: вот какие чудеса могут делать люди, — И,прищурясь, усмехаясь, он прибавил невесело: — Но часто слушать музыку немогу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить поголовкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту.А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно битьпо головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилиянад людьми. Гм-м, — должность адски трудная". В своё время это замечание Ленина я не понял. И только длительный личный опыт и опыт страны показал, насколько Ленин прав. Когда вы сталкиваетесь с открытым хамством, невменяемым хамством, здесь всё понятно, но когда вы сталкиваетесь с нытьём, со всяческим выражением страдания, то за ним чаще всего скрывается еще более наглое хамство. То страдание, с которым вы сталкиваетесь, является действительным страданием. Но следует различать страдание и страдание. Следует ставить вопрос: человек страдает - от чего. И тут чаще всего оказывается, что его страдание - это страдание вампира, который лишен возможности "питаться чужой кровью", а ведь любая эксплуатация - это и есть питание чужой кровью. Это - всё то множество людей, о которых Ницше умиленно говорит: "Что ягнята питают злобу к крупным хищным птицам, это не кажется странным; но отсюда вовсе не следует ставить в упрек крупным хищным птицам, что они хватают маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: "Эти хищные птицы злы; и тот, кто меньше всего является хищной птицей, кто, напротив, является их противоположностью, ягненком, - разве не должен он быть добрым?" - то на такое воздвижение идеала нечего и возразить, разве что сами хищные птицы взглянут на это слегка насмешливым взором и скажут себе, быть может: "Мы вовсе не питаем злобы к ним, этим добрым ягнятам, мы их любим даже: что может быть вкуснее нежного ягненка". - Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя как сила, чтобы она не была желанием возобладания, желанием усмирения, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и триумфов, столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявляла себя как сила." Извечная ошибка человеческого животного состоит в том, что он принимает человеческое за слабость. Особенность отношений с человеческим животным состоит в том, что человеческое животное только тогда и становится похожим на человека, когда его бьют, когда оно страдает, когда оно больно от страдания. Никакого другого языка оно не понимает. Это его природа такая. И для доказательства этого положения далеко ходить не надо. Достаточно взглянуть на историю России последних десятилетий. Сколько было криков о правах человека, как и по сию пору выливается вся возможная и невозможная грязь на жизнь в Советском Союзе, сколько кричалось и кричится о диктатуре в Советском Союзе. Сколько криков о гулагах, о невинных, загубленных жизнях людей, которым разве что не хватает ангельских крылышек. Но вот что за всеми этими криками оказалось: все эти вопли о том, что их ограничивают , все эти вопли о правах человека - всё это оказалось воплями этих самых человеческих животных, лишенных возможности эксплуатации. И вот когда Советского Союза не стало, вдруг оказалось, что все эти несчастные, "честные" вопильщики о правах человека - все они вдруг оказались на поверку антисоветчиками, все они оказались движимы неизбывной ненавистью к "быдлу", то есть народу, который позволил себе однаждысбросить с себя ярмо эксплуатирующих животных, создающих для себя рай на земле за их счет. Действительно, ставка для них высока. И вот когда Союз был растащен по сусекам, когда хищники снова со всеми удобствами уселись на народные плечи, все их вопли прекратились, наступили тишь да гладь да божья благодать - разумеется, для этих животных. И завоеванная т.о.меньшинством для себя демократия при её диктатуре для большинства уже никого из этих животных, способных только к потреблению, не способных ни к какому творческому действию, ключевой формулой которых являются обман и насилие, насилие и обман, не только не возмущает, но рассматривается как естественное, природное положение вещей. Следует учиться у врагов их идеологии, ибо сила ломит силу, и идеология, которая производится хищниками для угнетенных, естественно, должна быть противоположна идеологии хищников. Сострадание - это инстинктивно-рефлекторное отношение. Никакая категория не может рассматриваться абстрактно. Если сострадание - то сострадание к кому и сострадание ради чего. Если это - сострадание раба к хищнику, то как иначе это сострадание можно назвать, как не затягиванием петли рабом на собственной шее? Если это сострадание раба к рабу ради его усиления, которое ведет к усилению самого раба, то это - путь к свободе от рабства. Не следует питаться едой из вторых рук. Не следует питаться той идеологической жвачкой, которой потчуют хищники своих рабов. Ибо не по словам, а по делам судят. Для того, чтобы победить врага, необходимо у него учиться. И в этом отношении, как всегда, непревзойденным учителем оказывается Ницше: " Что хорошо? - Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? - Все, что происходит из слабости. Что есть счастье? - Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия. Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанса, virtu[8], добродетель, свободная от моралина). (От моралина по отношению к потребностям хищников Ш.) Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом. Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым - христианство. " Всё это - формулы хищников, и в этой формуле заключается их сила. Силе может противостоять только сила. И поэтому по отношению к людям, придерживающимся этой формулы, должна противостоять эта же формула, приложенная по отношению к ним, то есть противостоящая им. Для того, чтобы говорить с человеком, и чтобы он при этом правильно тебя понял, необходимо говорить с ним на языке, который он понимает. Поэтому с хищником бесполезно говорить на языке христианина, потому что он поймет тебя превратно, приняв твои слова за выражение твоей слабости и глупости. Ненависть буржуазии на любое покушение на её интересы безмерна. Нет такой лжи, нет такой грязи, которую она не вылила бы на всякого, покушающегося на них. И поэтому всякий её антипод ей ненавистен. И уж, конечно, в первую очередь ей ненавистен Ленин как охотник на буржуазию. |